Кап. I ранга А. П. Гезехус, Алжир
В текущем году наступает 25-я годовщина тяжелого поражения нашего флота в Цусимском бою. В памяти встают страшные картины гибели наших лучших судов и их доблестного личного состава, до конца исполнившего свой долг перед Царем и Родиной. Многие из этих героев долга и чести забыты и священная обязанность нас, оставшихся в живых участников этого боя. воскресить в памяти образы этих честных, самоотверженных слуг Царя и Родины. В этих два несчастных для России дня, 14 и 15 мая 1905 года, можно привести много примеров отваги и самоотвержения и я уверен, что каждый из оставшихся в живых участников этой трагедии может указать не на один такой случай относительно чинов командного состава до последнего матроса включительно. Поэтому мне хотелось бы, по мере своих сил, ознакомить всех, интересующихся действиями нашего флота в минувшую войну, с последними минутами броненосца береговой охраны «Адмирал Ушаков», на котором я имел честь состоять вторым артиллерийским офицером и командиром кормовой 10" башни, под командой капитана 1 ранга Владимира Николаевича Миклуха-Маклай.
Описывая этот эпизод исключительно по памяти, не имея под рукой никаких документов, ни личных записей, я вперед прошу извинения за некоторые могущие быть неточности, как цифровых данных, так и в некоторых деталях. Но задавшись определенной целью выявить личность доблестного Владимира Николаевича как командира в бою, полагаю, что эти неточности не могут играть существенной роли.
На рассвете 15 мая 1905 года, идя курсом NO-23°, указанным вступившим в командование остатками Флота контр-адмиралом Небогатовым, после тяжелого дневного боя 14 мая и бесчисленных ночных минных атак, броненосец береговой обороны «Адмирал Ушаков» очутился в полном одиночестве. Впереди по курсу были едва заметны дымы судов нашего флота, под командой адмирала Небогатова. Получив в дневном бою 14 мая большую пробоину в таранном отделении, броненосец не мог развить указанного хода — 12 узлов, и за ночь сильно отстал, благодаря чему был предоставлен своей участи, так как не было никакой надежды догнать уходящие суда. Командиру предстояло самому решать вопрос, как действовать дальше.
Положение было не из легких, так как существовала полная уверенность в том, что японцы приложат все усилия к тому, чтобы использовать свой успех до конца. Это подтверждалось тем, что во всех частях горизонта временами появлялись и исчезали дымы, очевидно, японских разведчиков.
Командир не взял на себя решения такого сложного вопроса и поэтому созвал всех офицеров на военный совет в рубку под мостиком. На этом совете было единогласно решено выполнить последний приказ адмирала и продолжать следовать по назначению, т. е., во Владивосток, избегая, по возможности, встречи с неприятелем. Для этой цели решено было срубить стеньги, по возможности не дымить и уклоняться в сторону от всякого появляющегося дыма на горизонте; приблизиться к японским берегам и. располагая курсы вдоль этих берегов, вне видимости, постепенно подыматься на N. Эта последняя мера была принята в предположении, что бдительность японцев у своих берегов будет
Несколько меньше. В общем же все, конечно, ясно сознавали, что выбраться благополучно из этой ловушки было весьма трудно, но меры какие-то, все-таки, принимать было необходимо, и все верили в опытность и энергию командира, доказавшего это на всем переходе от Либавы до Цусимы. И вот началась агония броненосца. Легли на курс к японскому берегу, хотя больше восьми узлов нельзя было дать из-за пробоины в таранном отделении. Все время появлялись на горизонте дымы, приходилось от них отводить, так что броненосец в итоге описывал какие-то зигзаги, очень мало приближаясь к намеченной цели.
Такое напряженное состояние продолжалось до обеда, когда во время церемонии погребения нескольких убитых в дневном бою 14 мая за кормой появился дымок быстро нагоняющего нас судна. По прошествии весьма непродолжительного времени обозначился силуэт, по-видимому, легкого крейсера типа «Читозе». Скрыться от него не было никакой возможности; пробили боевую тревогу и повернули на сближение с ним. Крейсер быстро приближался, и командир приказал открыть огонь. После залпа 10" башни он круто повернул и так же быстро исчез. Эта встреча окончательно рассеяла всякие иллюзии возможности благополучно достичь намеченной цели — прорыва во Владивосток.
Обеденное время прошло сравнительно спокойно. В кают-компании собрались все свободные офицеры во главе со старшим офицером, капитаном 2 ранга Александром Александровичем Мусатовым.
Покойный Александр Александрович был удивительно спокойный человек. Держал себя во всех случаях ровно и невозмутимо. Никакие обстоятельства, кажется, не могли его взволновать. Его хладнокровие, распорядительность весьма благотворно влияли на подчиненных ему людей. Одно его присутствие поддерживало бодрое состояние духа даже у людей, не обладающих достаточно крепкими нервами. На этом последнем обеде старший офицер, наливая себе рюмку водки, произнес: «Ну, покойнички, выпьем!» Через несколько часов эти слова оказались для него самого и некоторых из присутствовавших пророческими, но в этот момент они были всеми приняты как шутка и все единодушно потянулись чокнуться с Александром Александровичем. В душе же каждый, я не сомневаюсь, был уверен, что старший офицер был прав. Обед прошел в общем довольно оживленно.
После обеда я пошел в каюту отдохнуть, так как чувствовал себя после всего пережитого совершенно разбитым. Через весьма короткий промежуток времени, насколько мне помнится, около половины второго дня, я был разбужен окриком лейтенанта Т.: «Вставай, Петрович опять дымы, пробили боевую тревогу». Я немедленно вскочил и побежал на мостик. На этот раз вся SW-ая часть горизонта была заволочена дымами. Сомнения не было — это могла быть только неприятельская эскадра. Однако, дымы эти, видимо, не приближались, а как бы держались на определенном расстоянии. Затем обнаружилось, что от всей массы дымов отделились два и начали движение в направлении к нам. Постепенно открывались рангоут, трубы и, наконец, силуэты двух быстро идущих на нас судов. Взоры всех были напряженно направлены на эти суда. Кто-то крикнул: «Да это наши крейсеры!» Крик этот ошеломляюще подействовал на всех. Многие бурно выражали свой восторг. Но это длилось недолго. Вскоре стало ясно, что это неприятельские крейсеры. Восторг сразу исчез, лица стали сосредоточенными и взоры всех обратились на своего командира.
Командир совершенно спокойно, без признаков малейшего волнения, рассматривал в бинокль приближающиеся суда. На переднем крейсере взвился большой сигнал. «Ответ до половины, разбирайте сигнал», — приказал командир. Все разошлись по своим местам, по боевой тревоге. Перед этим командир приказал всем нам позаботиться, чтобы у всех людей были приготовлены спасательные средства. По приходе в башню я сейчас же приказал расшнуровать койки и по числу прислуги башни взять на каждого по пробковому матрацу.
Минному офицеру, лейтенанту Жданову, командир приказал заложить подрывные патроны на случай взрыва броненосца, что и было им исполнено. Под циркуляционные помпы были заложены патроны. Все эти распоряжения ясно показывали, что командиром заранее было принято совершенно определенное решение. Никакого другого выхода из положения он, видимо, не допускал.
В это время суда, оказавшиеся броненосными крейсерами 1-го класса «Иакито» (так в тексте — keu) и «Ивате», быстро приближались. Расстояние было около 50 кабельтовых, когда удалось разобрать первую половину сигнала, поднятого по международному своду: «Предлагаю вам сдать ваш корабль...» — разобрал старший штурман, лейтенант Максимов, и доложил командиру. Ни минуты не задумываясь, командир резко приказал: «Дальше разбирать не надо, долой ответ, открыть огонь!»
Не ожидавшие такого отпора японцы неосторожно приблизились и поплатились за это. получив залп 10" башни в борт. Это наше первое попадание показывали нам японские офицеры на крейсере «Иакито». Снаряд ударил в борт крейсера, впереди кормового левого трапа, сделав в борту отверстие по своему калибру, и затем разорвался внутри на семь кусков, не причинив судну серьезного повреждения, но убив два-три десятка японцев.
Быстро слетел сигнал, крейсеры повернули и еще быстрее стали удаляться от маленького, дерзкого противника, предпочитая иметь с ним дело на безопасном для себя расстоянии, несмотря на огромное преимущество в артиллерийском вооружении, скорости хода и моральной поддержке в виде большого количества дымов на горизонте. Во всякий момент они могли получить оттуда действительную поддержку. Наш же маленький броненосец был совершенно одинок и мог рассчитывать только на свои четыре 10" орудия и 8-узловый ход. Надо еще к тому добавить, что у наших 10" гидравлических установок предельный угол возвышения был 18, что соответствовало дальности полета 53 кабельтовых, японцы же свободно стреляли с 70 кабельтовых. Но не таков был капитан 1 ранга Миклуха, чтобы эти обстоятельства могли поколебать его понятия о своем долге и чести Андреевского флага. Он все время старался сблизиться с противником и ни на секунду на прекращал боя.
Колоссальная разница в ходе, конечно, давала полную возможность японцам легко парализовать эти намерения командира. Они свободно удерживали расстояние 70 кабельтовых и действовали своими орудиями, как на ученьи, без малейшего для себя риска. Наши снаряды давали большие недолеты.
Между тем, японцы быстро пристрелялись, начались сплошные попадания. В 120-мм батарейной палубе начался пожар. Загорелось несколько приготовленных беседок с 120 мм патронами, появились подводные пробоины. После получасового боя становилась совершенно ясной бесполезность сопротивления, продолжение которого грозило бесполезной гибелью всему личному составу. Для спасения хотя бы части этого состава командир приступил к выполнению заранее принятого решения, т. е., потоплению корабля. Было приказано прекратить огонь, старшему механику открыть кингстоны, минному офицеру взорвать подрывные патроны, людям же спасаться. Через несколько минут броненосец сильно накренился на правый борт, люди стали бросаться за борт.
Старший офицер, обегая последний раз низы, снял часового у денежного сундука, который, выполняя свой долг, не покидал своего поста без приказания. Минный офицер, лейтенант Жданов, исполнив приказание командира, отказался спасаться и спокойно спустился вниз. Старший офицер, капитан 2 ранга Мусатов, пробегая по спардеку, был смят сорвавшимся с ростер баркасом. Остальные офицеры побросались в воду последними. Часовой у флага по боевому расписанию, боцман Прокопович, был разорван на части снарядом, и остатки (останки) его, в виде кровавой массы, лежали на посту. До этого он бессменно простоял все бои на своем посту.
Спокойные распоряжения командира действовали на всех подбодряюще и не было никакой паники. Приведу несколько примеров. При моем выходе из башни, в последний момент, когда крен броненосца стал уже критическим, я увидел, как из спардека осторожно выносили на шканцы тяжело раненого, положили на палубу и начали обвязывать его пробковыми матрацами. Когда все возможное было сделано, мы его перекрестили и бросили за борт. Впоследствии этот раненый был спасен и, кажется, даже выжил.
На баке произошла трогательная сцена.
Стоял наш батюшка, отец Иона, с юным фельдшером, почти мальчиком. Этот последний почему-то мешкал и не решался броситься в воду. На вопрос батюшки, отчего он медлит, он ответил, что забыл в каюте образок — благословение матери — и не знает, как ему быть. Раздумывать было некогда, но батюшка все-таки ему сказал: «Если благословение матери, то попытайся достать, Бог поможет». Быстро фельдшер исчез, слова батюшки побороли в нем колебания и через весьма короткий промежуток времени он с сияющим, счастливым лицом появился на верхней палубе с образком в руках.
У меня же в башне произошел комичный эпизод. Еще до Цусимского боя я, по совету судового врача, взял в башню бутылку коньяку, на случай поддержать силы раненых. Бутылку эту я сдал башенному артиллерийскому унтер-офицеру с приказанием хранить ее до моего распоряжения. Во время дневного Цусимского боя, ночных атак и последнего нашего боя, я и все в башне совершенно забыли об этой бутылке. В последний момент, когда часть прислуги уже выскочила из башни, артиллерийский квартирмейстер обратился ко мне с вопросом: «Ваше Высокоблагородие, а как же быть с коньяком?» Ошеломленный таким неуместным вопросом, я ответил: «Какой там коньяк, брось его к черту, нельзя терять ни минуты». «Никак нет, разрешите прикончить?» «Ну быстро, всякая задержка может стоить нам жизни». В момент вылетела пробка, появились кружки. Оставшиеся в башне «прикончили» бутылку и все благополучно выскочили на палубу и выбросились за борт. Я думаю, что этот глоток коньяку оказал впоследствии даже некоторую пользу, ибо я сравнительно легко перенес трехчасовое плавание в 110 воде. Как на последний факт, укажу на громовое «ура» плавающих в воде беспомощных людей при виде гибели своего корабля с гордо развевающимся Андреевским флагом. Этот восторженный крик продолжался довольно долго под градом сыпавшихся неприятельских снарядов по пустому месту. Когда зыбь разметала плавающих, постепенно затих и этот крик. Впоследствии, уже в плену, мы, офицеры, неоднократно получали письма от наших матросов с выражением глубокой благодарности за сохраненную честь и сознание исполненного долга перед Царем и Родиной.
Командира до последней минуты видели стоящим на мостике и спокойно наблюдающим за спасением команды. Больше я его не видел, но были свидетели из команды, которые утверждали, что впоследствии видели командира плавающим в воде и когда японская шлюпка подошла к нему, он отказался от помощи, указав ей рукой на плавающую кругом команду.
Через несколько минут после того, как команда бросилась в воду, броненосец перевернулся на правый борт, после чего корма быстро опустилась и, показав таран, вертикально пошел ко дну. Когда броненосец исчез, стрельба с японских крейсеров еще долго не прекращалась — били по плавающим людям. Много людей погибло от этого огня.
Трудно объяснить себе, чем вызвано было такое бессмысленное, жестокое истребление совершенно беззащитных людей, тем более, что впоследствии, когда люди были подняты с воды на крейсеры, там было оказано должное их героическому подвигу. Отношение было крайне сочувственное и заботливое.
Погибли командир, старший офицер, старший механик капитан Яковлев, лейтенант Жданов, младший инженер-механик Трубицын, прапорщик Зорич, комиссар Михеев и около 1/3 команды.
Гибель броненосца произошла около пяти часов вечера, крейсеры же подошли к месту гибели только по прошествии трех часов. Для спасения команды было спущено две шлюпки и открыты прожектора. Люди держались в воде около трех часов при большой зыби и температуре воды 110.
Несколько человек умерло в воде от разрыва сердца, не выдержав температуры; между ними старший механик капитан Яковлев, умерший на палубе крейсера и кочегар Хлымов — в воде. Капитан Яковлев был очень слабого здоровья и в воде его все время поддерживал четвертый механик, прапорщик Краськов. Два молодца, не дождавшись шлюпок, сами доплыли от места гибели до неприятельских крейсеров и были подняты прямо на палубу.
Закончив спасение людей, крейсеры дали ход и пошли по назначению. Дымы на горизонте оказались дымами всей японской эскадры, возвращавшейся в Сасебо после захвата в плен эскадры адмирала Небогатова. Вторая половина сигнала, как нам сообщили японские офицеры, извещала нас о сдаче судов адмирала Небогатова. На крейсерах мы еще пробыли около трех дней, так как они занимались розыском остальных наших судов. После этого мы были доставлены в Сасебо, на сборный пункт всех пленных.
Отношение японцев на крейсерах к нам было чрезвычайно корректное. Они не только не намекали на наше тяжелое поражение, но даже избегали всяких разговоров на эту тему.
Впоследствии, на пути к месту нашего назначения и пребывании в плену, мы имели не мало случаев подтверждения, насколько японцы ценили доблестного врага. Заканчиваю мои воспоминания этой краткой заметкой, так как описание наших переживаний в плену не входит в тему настоящего изложения. Считаю долгом только заявить, что тому удовлетворению, которое мы неоднократно получили от нашего врага, мы, главным образом, обязаны нашему командиру, Владимиру Николаевичу Миклуха-Маклай.
Адмирал Того, в своем донесении о Цусимском бое, счел нужным отметить особо о геройской гибели броненосца «Адмирал Ушаков».
В заключение упомяну еще и тот факт, что Владимир Николаевич к моменту снаряжения третьей эскадры, будучи командиром экипажа и командиром броненосца береговой обороны «Адмирал Ушаков», закончил ценз командования и был сменен; командиром броненосца «Адмирал Ушаков» был назначен капитан 1 ранга Барщ. Здоровье Владимира Николаевича было очень расшатано долголетней службой на строевых судах флота. Поход же на неприспособленных судах, какими являлись броненосцы береговой обороны, предстоял не легкий. Но, несмотря на это, смена, перед самым походом, глубоко возмутила и оскорбила В. Н. Он поехал в Министерство и заявил там свой протест, который и был уважен. Владимир Николаевич вернулся обратно в Либаву и был вновь назначен командиром броненосца «Адмирал Ушаков».
Имя этого доблестного и честного офицера должно быть занесено на почетное место на страницах Истории Российского Императорского Флота. И мы все, свидетели славного прошлого, обязаны поддерживать дух, выкованный традициями бывшего Императорского Флота, на славу и честь будущего Флота и благо Родины.